Леонид Губанов. Есть ли фатальные цифры?

Он мог бы еще жить. 20 июля этого года ему бы исполнилось 65 лет. Но он умер в фатальном для многих поэтов возрасте — 37 лет…

…С меня при цифре «тридцать семь» в момент слетает хмель. Вот и сейчас как холодом подуло: Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль, И Маяковский лег виском на дуло.

Задержимся на цифре «тридцать семь». Коварен бог — Ребром вопрос поставил: или — или. На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, А нынешние как-то проскочили.

Дуэль не состоялась или перенесена, А в тридцать три распяли, но не сильно. А в тридцать семь — не кровь, да что там кровь — и седина Испачкала виски не так обильно… (В. Высоцкий, «Песня о фатальных датах и цифрах»)

Это известная песня Владимира Высоцкого. Он упомянул далеко не всех, ушедших в 37 лет. И больше всего почему-то в этом горестном списке — поэтов. Действительно, фатальное число.

Высоцкий и Губанов — люди одного поколения. И при жизни Высоцкого, вопреки его же словам, проскочили далеко не все «нынешние». В 37 ушел Г. Шпаликов («Я шагаю по Москве»), и Леонид Губанов умер тоже в 37 лет. Губанова называли «лучшим русским поэтом второй половины ХХ века». Трудно выяснять — кто лучше, не та категория для поэтов, но то, что поэт был исключительного дарования — сейчас не подвергается никакому сомнению.

Леонид Георгиевич Губанов (1946−1983 годы) — русский поэт, практически не публиковавшийся. Единственная более-менее солидная публикация — в журнале «Смена», и та — с помощью Е. Евтушенко. Это была известная «Полина». Полина-полынья

Полина! Полынья моя! Когда снег любит, значит, лепит, а я, как плавающий лебедь, в тебе, не любящей меня.

Полина! Полынья моя! Ты с глупым лебедем свыкаешься, и невдомек тебе печаль моя — что ты смеркаешься, смыкаешься, когда я бьюсь о лед молчания.

Родился будущий поэт в семье московских интеллигентов 20 июля 1946 года. Несмотря на то, что мать была работницей ОВИРа, мальчика крестили в церкви. И это — в 1946 году…

И пахло телятами, Божьими фресками, жатвой. Кабак удивлял своей прозою — трезвой и сжатой. И пенились бабы, их били молочные слезы, как будто и вправду кормили их грудью березы. (Л. Губанов)

Стихи Леонид Губанов начал писать с детства, в 1965 году создает независимое поэтическое объединение: СМОГ. В него входили поэты В. Алейников, Ю. Кублановский, В. Батшев (ныне — председатель Союза русских писателей в Германии). Стихи выходили за границей и в самиздате. Кто-то из этих известных сейчас поэтов прошел тюремные сроки, кто-то — психиатрические больницы.

Я сослан к Музе на галеры… (Л. Губанов)

Л. Губанов работал рабочим археологической экспедиции, дворником, фотолаборантом, грузчиком. Обычная история для того времени.

Самого Губанова называют «утаенным гением эпохи», стихи его иногда определяют как немыслимую смесь С. Есенина и Велимира Хлебникова (последний тоже ушел в 37 лет…). Но стихи Губанова — абсолютно самобытны. И до сих пор недооценены. Разве что поют нынешние, оставшиеся «в подавляющем меньшинстве» и «уходящей натурой уходящей эпохи» барды свои песни на его стихи.

Сегодня хочу за цыганскими песнями на вечность забыться, и только вот разве на клюкве губы ощущать твою Персию, в которую верил и Дьявол и Разин!!! (Л. Губанов)

Россия исключительно богата поэтическими дарованиями. Если составлять антологию подлинной, настоящей поэзии конца 20 века России, то эта поэтическая «сборная» вполне могла бы потягаться со «сборной» всего мира. Не просто потягаться, а одним легким дуновением положить мир на все его многочисленные лопатки. Россия — страна поэтов, кем бы не были по национальности те, кто создавал на русском языке поэтические шедевры. Россия — страна поэтов. Но именно в России поэзия, похоже, никому не нужна.

Душа моя — ты таль и опаль. Двор проходной для боли жаждой. Но если проститутка кашляет, ты содрогаешься, как окрик.

Но все же ты тепла и зелена и рифмой здорово подкована. Я сплю рассеянным Есениным, всю Русь сложив себе под голову. (Л. Губанов)

Странная «катакомбная» культура в России, которой нет конца — и это независимо от властей и политических режимов.

А где-то с криком непогашенным, под хохот и аплодисменты, в пролет судьбы уходит Гаршин, разбившись мордой о бессмертье.

Так валят лес, не веря лету. Так, проклиная баб и быт, опушками без ягод слепнут запущенные верой лбы.

Так начинают верить небу продажных глаз, сгоревших цифр, так опускаются до НЭПа талантливые подлецы. (Л. Губанов)

По дурной традиции поэту следует умереть, прежде чем он начнет жить как поэт. Но и здесь не слишком получается. Впрочем, и это Губанов предвидел:

Знаю я, что меня берегут на потом, И в прихожих, где чахло целуются свечи, Оставляют меня гениальным пальто, Выгребая всю мелочь, которую не в чем.